Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Глава вторая.

Великий бамбуковый забор

(Льюис, графство Суссекс, 1450 г.), (Полынь близ Варшавы, 1461 г.), (Тьюксбери, графство Глостершир, 1471 г.), (Нанси, Лотарингия, 1477 г.), (Освенцим, 1484 г.), (Минск, 1499 г.), (Солькурск, 1500, 1639, 1809, 1863, 1878 гг.), (Эльзас, 1540 г.), (Айнзидельн, Швейцария, 1531 г.), (Рын-пески, 1541 г.), (Лондон, 1600 г.), (Витебск, 1601 г.), (Москва 1611, 1621, 1689, 1865 гг.), (Острогожск, 1652 г.), (Кёльн, 1709 г.), (Кашмир, 1752 г.), (Санкт-Петербург, 1836 г.), (Орёл, Мценск 1864 г.), (Иордань, 1897 г.), (Засмолинск, 1897 г.), (Берлин, 1919, 1944 гг.), (Равенсбрюк, 1940 г.), (Дрогобыч, 1944 г.), (окрестности Растенбурга, 1944 г.), (Рьюкан, 1944 г.), (Нюрнберг, 1945 г.), (Филадельфия, 1967 г.)

Тень многоразовой петли падает с криком с карниза,

Трепещет от обиды собирательный образ горла.

Есть, есть осязаемые истоки и у каприза,

Тень и душу, здесь как единое целое, насквозь протёрло.

Сталь собирательного образа лезвий, выглядывает из ножен,

Бьётся неизношенное сердце и плачут втянувшиеся вены,

Снова хитрое, превратившееся в каменное, горло понять не может

Отчего оно в списках на вход в прозекторскую, значится первым.

Не дано, вот ведь ядрическая банальность, человеку крыльев -

Он себя любя и думая, что для общей пользы, с высоты бросает,

У подножья рабицы из удочек – ступеней стылых,

Он себя на донорские, но ненужные куски кромсает.

Яд под кожей сочится, представая в итоге деятельности смертью,

Никого, даже кита эволюционировавшего в слона, после той не жалко.

Разбегались морщины от якобы смешливости оппонента, сетью,

Но туго намотанные на бывавшую в настоящем деле палку.

Жизнь, эта продувная железнодорожная бестия, под рельсы уложит шпалы,

Стук колёс лучше всякого, в том числе в Третье отделение, стука,

Вырастает себе, без воды и являющихся за копьями рыцарей, помалу

Превеликий забор из самого, какой ни на есть, бамбука.

«Если просить у превеликого забора наследственных рубинов побряцать, разорит окружающих в трёхшаговой доступности. Если просить превеликий забор застить пантеону газами с первого неба, не могли предписывать, лишит возможности читать и слушать сказки, никогда не узнаешь о. Если станешь уверять превеликий забор в нежелании своём жить, вряд ли вывалится штакетина на сорок удилищ. Превеликому забору нужны твои желания. Тогда я хочу не жить. Так строится». Из части первой «Апологии самоубийства» Эмиля Коновалова.

Род Коноваловых не столь вкусившим крестоносия как те же Новые. Первым Новых Анатолий I сынок-в задницу мира нырок Готффрида. Последние времена года слились в одну зимонеделю под шлемом, ныне по делу и без дела Джеком. Сражения как часть обретения оставшихся в списке зуботычин и засады на поспать, бесконечное воздевание, тычки копьём и более прихотливое с алебардой, вечерние костры (крупицы хара̀ктерного бытия вроде запаха жареного и кислоты вина, вони немытых крестьянских, вечного хотения спать, вечной боли в животе, грязи полевой жизни, ломоты в пальцах и боли от ран, как-то не закрепились, крестоносцы Раймунда Тулузского в Антиохии), заверения королевских чиновников и купцов о кладах под всеми минаретами и чайханами, дома краснопетушили и перебивали право собственности в Лондоне, их предсмертные икания, мелькающая пред жаждавшими пейзажа череда шоссов, котт, котарди, жиппонов, сюркотт и упеландов, без лиц и обликов, цвета и крои, в особенности краткоспешные над богачами, подсудимого к Джеку, тот за несколько мгновений в нём виновного в отдалённости Африки или в, один материк раскололся на многие, тут же расходуя. Теперь ополчение проклятых ремесленников вперемешку с гарнизоном Тауэра выбило из Лондона и оттеснило в Суссекс. В последние дни – все приближённые видели – Джек искал возможности позаигрывать со, высматривая через медные окуляры самопальной шлифовки. Устал от смертей и в рамках бронтофобического озарения вспомнил о своём воспитании и юности, когда слугой при братьях и дворецким при отце, о тех мутуализмических, Готффрид вбивал в их головы при помощи собрания сочинений. Среди почти все привёл в «Протесте бедных Кента», даже проповеди об убийстве ради высшего других, но убийств сделалось уж. Сам не заметил, увяз, превратился в первого лиходея круглого стола переговоров. Вокруг, помещённое в котёл болото, кипело, Джек в середине линии восставших, то прячась за спины, то предоставляя собственную, когда точно, за ней некому. Меч раз за разом вспарывал эфир во имя, на себя удары, рубил в тело пики, цеплялся за грязь, но вновь, орган власти Приапа. Искал смерти, она замечала, не защищаться выше сил, этим, как думал, предаст соратников, отца и братьев, давно разделились, Карл умер когда псевдоджеку десять, как и он сейчас, в битве, не в Льюисе, под Торунью, расплевавшись с тевтонскими. Через год сделал вид, умер, отец, Якоб сделал вид, пропал где-то в Польше, укрепив славу придворного интригана-чревоугодника. Джек рубит по голове в кособоком кожаном, похожий на ожившую ведьминскую тыкву для гримуара, останавливается, на его мече кровь всех, кто вышел из первобытности и рассредоточился, выпачкан от гарды до острия. Подносит к горлу, сегодня намеренно не одел свой с отвалившимся где-то под Севеноксом хауберком, левой рукой за лезвие, резко вскрывает, мгновение кожей на кадыке скользкость чужой крови. Последнее что видит, лицо толстяка с вертикальным зрачками.

Притягательный разве для людоеда, с лоснящимся и округлой, коровья лепёшка под равномерно колёса нескольких, проплешиной, обладатель жиров, за умеренным колченогим, с жадностью разрекламированную слойку. Большой сдобный, начинённый выдоенной вишней, самосадным крыжовником, чёрствой патокой, бестолковыми стараниями, ещё Бог знает. Подле на столе разорванная промасленная, лакомство-хеатускопия сюда тонкими путями. Пожирал сдобные так яростно, выдержал трёхмесячный на столбе, сто дней на совокуплённой муке и обитании лягушек, не позволял угодничать собственному до степени, не откусывал крупнее кислых муравьиных задов. Вгрызался в аппетитную, не заботясь о чистоте, единственно псевдокульту еды в лице одного из божеств, вишнёвого. Печеными боками к концу, оставалось едва на три, мог заглушить стоны в два, открылась, в мешок концентрированное живопырство смутных лет и обличья. Несколько мгновений за происходящим, коршун-епитимия кинулся. При виде задрожал, прибыл не с Марса, устраивая там все эти музейные, обе кверху, в левой кусок неоконченной, развернулся. Ах ты жирный квазигиппопотам, взревел, за грудки и встряхивая, размоталась голова, да как ты посмел? Невразумительно и булькал. Что было внутри пирога? Что, отвечай? Встряхивания, болтание головы во, среди: западо-западо-север, в вектор Тимбукту, в направлении центра земли. Какая начинка? Ка-ка-я начинка? Уже не мог ничего, если и сохранил воспоминания, руки кузнеца-портомоя столь сильно, всякие застревали в горле, наружу невразумительным. Какая начинка? Я хочу знать, какая там была? Хр, хр, буль, хрм. Выбил из под ботелого, покатился по грязному, фрак золотаря. Какая была начинка? Какая, раздери тебя карета казначейства, начинка?

Круглая в подобии щита, могло трое рыцарей, начинка жилища двуногого библиотафа, известного под Фавст. Фамилия известна куда более узкому в то, приведём. Замек. По стенам свитки с косоглазопейзажами, портреты знатных индюков, рамы без наполнения, портреты с вырезанными глазами и ртами, мотки верёвок и цепей, прикрученная к стене лебёдка с тянущейся к двутавру. На столе-подавителе пространства в задней части у дыры в Европу игрушечные клавесины, скрипки, зеркала, колоды карт, пузыри с, миниатюрные картины, платья, скрывать тела целомудрокукол, книги самых малых, через пятьдесят португальцы заключат божье слово, поплывут огорошить японистов. Миниатюра на столе подобием флорентийского тщеславия, состоявшегося три назад, вести даже Солькурска. В левом от стола друг на друге три клети, в одной енот, в другой черепаха, в третьей младенец, не кричал и не сучил. Спал или опоён. Пол красно-синими квадратами махшатного, запылён, не в местах разбросанного тут и там хаотического праздника следопыта. Хозяин Фавст вниз головой, ногами за деревянную перекладину, прочную на вид, в середине деформацию под удельным. Научил недоброй памяти дедушка Готффрид, точнее Фавст решил, учит этому, Готффрид вгрызался в мозг о многой пользе такого как парение крылана. Готффрид умер когда Фавсту четыре, знал больше, собственного отца, покорителя тевтонских. Фавст себя к тевтонскому с восемнадцати, теперь девяносто четыре, по мнению дослужился до ландкомтура, регулярно слал в свой баллей руководства по улучшению. Иногда мучился, орден убил отца, ничего не мог поделать с чувством долга. В 1457-м активно содействовал переезду резиденции великого в Кёнигсберг, через девять разослал всем сподвижникам в ордене утешающие, в коих, признание свиноштейхельмами себя вассалами польского короля временное прошмандоволицедейство, скоро воспрянут и заберут былую. Помимо службы тевтонцам, причислял к адептам Бадб и криптоадептам Гуан-Ди. Бадб служил открыто, Гаун-Ди – тайно, из-за чего тоже нередко, но ничего не мог с собой. Сегодня узнал, население земли достигло пятисот. Быть пятьсот миллионов первым не позволяла ни вера, ни обязанности ландкомтура. Слез с перекладины, в царственный халат, младенца из клети на порог дома, открыл енота и черепахи, оба остались, хожалый иллюминатор отворённым, попрал стол, на горло петлю из лебёдки, как бы на пол. Был высоким, кончики пальцев босых едва.